* Каждое утро мы с сыном провожали мужа на станцию. Но в тот день, по дороге домой, пятилетний сын вдруг прошептал…
Может, у тебя проблемы? Расскажи мне, мы же семья. Он оторвал взгляд от телефона и посмотрел на меня. Этот взгляд был холодным, чужим.
«Алина, я уже говорил, сложный период на работе». Не накручивай себя. Но я знала, что это ложь. И эта ложь висела между нами в воздухе, делая его густым и трудным для дыхания.
А потом начались звонки странные, с незнакомых номеров. Я несколько раз брала трубку, когда звонили на наш домашний телефон. На том конце провода раздавался грубый мужской голос. Максима Петрова можно?
Его нет дома. Кто его спрашивает? Передайте, что его долг помнит, и мы тоже. После этого в трубке раздавались короткие гудки.
Когда я рассказала об этом Максиму, он побледнел, но тут же взял себя в руки. Мошенники, Алина, обычные телефонные мошенники. Купили где-то старую базу данных и теперь прозванивают. Не бери трубку с незнакомых номеров.
Я хотела ему верить. Отчаянно хотела, но звонки не прекращались. Они стали поступать и на мой мобильный, а потом случился кошмар, который выбил землю у меня из-под ног. Это было в среду.
Я сидела в родительском чате в WhatsApp, обсуждая предстоящий утренник в детском саду. Внезапно в чат пришло сообщение с незнакомого номера. Аватарки не было.
Уважаемые родители группы Солнышко, хотим довести до вашего сведения, что отец Петрова Алексея Петров Максим Валерьевич является злостным должником и мошенником. Будьте осторожны. Скоро он и вас всех обманет, чтобы расплатиться со своими долгами в 15 млн. Я смотрела на экран, и буквы расплывались у меня перед глазами.
Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Через минуту сообщение было удалено, но я знала, что его успели прочитать. Весь мир рухнул в эту секунду. 15 млн.
Это была какая-то абсурдная, немыслимая цифра. В тот вечер я ждала Максима, как на иголках. Я показала ему скриншот сообщения. Он долго молчал, глядя в одну точку, а потом его прорвало.
Он кричал, что это подстава, что это конкуренты по работе пытаются его уничтожить, что они наняли людей, чтобы очернить его репутацию. Он был так убедителен в своём гневе и отчаянии, что я почти поверила. Почти. Но с того дня атмосфера в нашем посёлке изменилась.
Другие мамы в садике стали смотреть на меня с жалостью или с подозрением. Их вежливые улыбки стали натянутыми. Я чувствовала себя так, словно на мне поставили клеймо: позор, унижение. Я была женой должника, возможно, мошенника.
Наш идеальный фасад дал огромную, уродливую трещину, которую уже невозможно было заштукатурить. Лёша тоже, кажется, чувствовал перемены. Он, который раньше с визгом бросался на шею отцу, когда тот возвращался домой, теперь часто держался на расстоянии, с тревогой наблюдая за ним. Пап, почитаешь мне сказку сегодня?
Лёша, я устал. Давай завтра. Хорошо. Каждый раз, когда Лёша слышал такой ответ, он тихо вздыхал и уходил в свою комнату.
Глядя на его одинокую маленькую спину, я остро чувствовала, что рушится не просто мой мир, рушится наша семья. И я не понимала, как это остановить. В пятницу днём, когда я собиралась ехать за Лёшей в садик, в дверь позвонили. На пороге стояла моя свекровь Ирина Викторовна.
В свои 60 с небольшим она, бывшая чиновница из районной администрации, выглядела, как всегда безупречно. Строгая укладка, элегантный костюм и выражение лица, не допускающее возражений. Алина, здравствуй. Извини, что без предупреждения была тут по делам в ваших краях, решила заехать.
Её улыбка была вежливой, но я всегда чувствовала напряжение в наших отношениях. Ирина Викторовна обожала своего сына Максима какой-то слепой, всепоглощающей любовью, и на меня, его жену, всегда смотрела с оценивающим прищуром, словно я была временным проектом, который мог в любой момент оказаться неудачным. Ирина Викторовна, здравствуйте. Проходите, конечно.
Кофе будете? Спасибо, не откажусь. Вообще-то я хотела с тобой поговорить о Максиме. Мы сели в гостиной.
Я держала в руках чашку с кофе, ожидая, что она скажет. Ирина Викторовна, казалось, тщательно подбирала слова. Максим в последнее время очень занят. Работа, видимо, тяжёлая…