* Люде от бабушки досталась старая ржавая машина…

Они говорили обо мне. Даже здесь, в этом глухом селе, в 70 километрах от города, меня настигла моя слава. Да ладно? Ахнул второй голос.

А я и не знала. Она же вроде тихая такая была. В тихом омуте черти водятся, хмыкнула первая.

Брат-то ее, говорят, жалеет. Даже лечить ее хотел, в хорошую клинику определить. А она упирается.

Начиталась в интернете всякой ерунды, теперь думает, что она Жанна Д’Арк. Воюет с ветряными мельницами. В предбаннике стало как-то тише. Все прислушивались к этому разговору. Я чувствовала на себе их взгляды.

Любопытные, жалеющие, презрительные. Да уж, поддакнул второй голос. Не повезло бабе.

Хотя, с другой стороны, брат у нее какой. Может, и правильно старуха сделала, что все ему оставила. Он-то преумножит.

А она бы все по ветру пустила. И тут первая женщина, та, что с громким голосом, сказала фразу, от которой у меня кровь застыла в жилах. Она сказала это со смешком, как удачную шутку, да она еще спасибо должна сказать, что брат ее тоже в багажнике не оставил, вместе с этим ржавым корытом.

И все засмеялись. Громко, дружно. И в этот момент во мне что-то щелкнуло.

Что-то взорвалось. Та серая, вязкая пустота, в которой я жила последнюю неделю, исчезла. На ее место пришла ярость.

Белая, раскаленная, как угли в печи. Я медленно встала. Развернулась.

И пошла к ним. Они сидели на лавке, прямо напротив входа в парилку. Две женщины средних лет, с красными, распаренными лицами.

Одна, та, что говорила громче всех, была женой местного фермера, человека небедного, и, как я потом узнала, имевшего какие-то дела с Олегом. Вторая, продавщица из местного магазина. Увидев меня, они осеклись.

Улыбки сползли с их лиц. В бане повисла тишина. Такая густая, что казалось, ее можно резать ножом.

Слышно было только, как в печке трещат дрова. Я подошла к ним вплотную. Я смотрела прямо в глаза той, что пошутила про багажник.

Она съежилась, отвела взгляд. Я не кричала. Я говорила очень тихо, но мой голос, казалось, заполнил все пространство.

А вы спросите у него, что еще он оставил в этом багажнике. Я помолчала, давая словам впитаться в эту звенящую тишину. Спросите у него про бархатную коробку.

Про письмо. И про диктофонную запись, где моя бабушка перед смертью рассказывает, как он заставлял ее подписывать бумаги. Когда она уже не могла ложку в руках удержать.

Я смотрела, как меняются их лица. Удивление. Недоумение.

Страх. Спросите его, почему он так боится этой старой, ржавой машины, что присылает своих людей резать ей колеса по ночам. И почему он так борется за квартиру, которую все равно придется отдать.

Я обвела взглядом всех, кто был в предбаннике. Все эти женщины, которые минуту назад смеялись надо мной, теперь смотрели на меня с широко открытыми глазами. Я больше не была для них жалкой, сумасшедшей наследницей.

Я была кем-то другим. Кем-то, кого стоит бояться. Я повернулась и пошла к выходу.

Не оглядываясь. Я уже накинула на себя полотенце, когда из парилки выбежала Алина, а за ней баба Зина. Они, видимо, услышали тишину и поняли, что что-то не так.

Вера, что случилось? Спросила Алина. Я не ответила. Я просто оделась, вышла из бани на морозный воздух и пошла по темной сельской улице.

Я не знала, куда я иду. Я просто шла. И впервые за долгое время я чувствовала себя живой.

Ярость, которая вскипела во мне, не разрушила меня. Она меня исцелила. Она сожгла всю ту боль и унижение, которые накопились во мне.

Я поняла, что они не смогут меня уничтожить. Они могут лишить меня дома, денег, друзей, даже сына. Но они не могут отнять у меня правду.

И они не могут отнять у меня мой голос. Я больше не буду прятаться. Я не буду молчать.

Я буду говорить. Громко. Везде.

Каждому. Я расскажу свою историю всем, кто захочет и не захочет ее слушать.

Я превращу их шепот в свой крик. В тот вечер в сельской бане я перестала быть жертвой. Я стала оружием.

И я была готова выстрелить. Когда я вышла из той бани, я поняла, что пути назад нет. Я не просто шла по темной сельской улице, я шла на войну.

И на этот раз я не собиралась обороняться. Я собиралась нападать. Алина и баба Зина догнали меня у самого дома.

Алина смотрела на меня с испугом, баба Зина с каким-то новым, нечитаемым выражением. «Ты что наделала-то, Вера?» спросила баба Зина, когда мы вошли в дом. Теперь все село только об этом и будет говорить.

А жена фермера, Надька, она же язык за зубами держать не умеет. Завтра же твоему брату все доложат. «И пусть», — ответила я спокойно.

Я сняла куртку и села за стол. «Пусть докладывает. Пусть все знают».

Я больше не буду молчать. В тот вечер я приняла решение. Хватит прятаться.

Хватит бояться судов, адвокатов и общественного мнения. Я пойду до конца. Официально.

На следующий день мы с Алиной вернулись в город. Я больше не пряталась в дешевых гостиницах. Я сняла маленькую, но чистую однокомнатную квартиру на месяц.

Снова на окраине, но на этот раз это был мой выбор, а не бегство. Я заплатила из бабушкиных денег, и на этот раз не чувствовала страха. Я чувствовала, что инвестирую в свою победу.

Первым делом я позвонила Хроникеру, тому журналисту. «Я готова идти в суд», сказала я ему без предисловий. «Мне нужен адвокат.

Настоящий. Не тот, кто испугается и продастся. Вы можете кого-то посоветовать?» Он молчал несколько секунд.

«Я не даю рекомендаций», ответил он. «Но есть один человек. Он старой закалки.

Не очень любит публичность, но очень не любит несправедливость. Его зовут Борис Григорьевич Левчук. Найти его непросто, у него нет сайта и рекламы.

Но если скажете, что от меня, он, возможно, вас примет». Он дал мне адрес. Это была неприметная дверь в старом доме в центре города, без вывески…