Мужчина стоял в приемной роддома, немного ссутулившись, словно тянул на себе груз невидимой ноши. Он был один. Ни цветов, ни шариков, ни торжественного сияния в глазах. Тарас держал руки в карманах длинного серого пальто, и пальцы у него побелели от напряжения. Его губы были плотно сжаты, а взгляд был устремлен в одну точку на полу, словно в ней можно было найти ответы на тысячи вопросов, распирающих его изнутри.
Приемная была холодной, несмотря на работающие батареи. Сквозь тонкие щели старых окон пробивался сквозняк, и Тарас чувствовал, как он касается его шеи. Он не шевелился. Казалось, любое движение могло разрушить хрупкое равновесие, которое он пытался сохранить внутри себя.
Он представлял этот день иначе. Совсем иначе. В его воображении все было как в фильме: радостные врачи, счастливый крик новорожденного, улыбка жены, крики: «Поздравляем, папа!» и он, крепко держащий на руках того, кого ждал всю жизнь. Наследника. Сына. Продолжение.
Тарас закрыл глаза на секунду, и перед ним всплыла картина: он и Оксана в их маленькой квартире, сидят за столом, обсуждают имена. Она смеется, листая книгу с именами, и предлагает «Михайло». Он шутит, что это слишком старомодно, но втайне соглашается. Тогда все казалось таким простым.
Но реальность не желала играть по его сценарию. Она была суровой, как зимний ветер, что сейчас завывал за окнами роддома. Тарас открыл глаза, и видение исчезло, оставив лишь горький привкус несбывшегося.
Вокруг было слишком тихо. Гулкое эхо редких шагов отражалось от стерильных стен, создавая ощущение пустоты. Запах антисептика был густым и навязчивым, он будто проникал под кожу, заставляя сердце сжиматься еще сильнее.
Тарас перевел взгляд на стену. Там висел старый плакат с улыбающейся мамой и младенцем. Краски выцвели, края плаката пожелтели. Он подумал, что этот плакат, наверное, видел тысячи таких, как он — людей, застывших в ожидании…
Он вспомнил, как впервые почувствовал, что станет отцом. Оксана тогда вернулась с работы, держа в руках тест с двумя полосками. Ее глаза сияли, а голос дрожал от радости. Тарас тогда обнял ее так крепко, что она засмеялась и попросила отпустить.
Теперь он стоял здесь, и радость того дня казалась далекой, почти чужой. Он пытался ухватиться за нее, но она ускользала, как песок сквозь пальцы.
— Вы… отец? — раздался голос откуда-то сбоку.
Тарас медленно повернул голову. За стойкой сидела молодая медсестра. Ее голос был почти неслышным — неуверенным и каким-то… осторожным. Как будто она боялась, что любое слово может ранить.
Он кивнул. Глухо. Без слов. Его горло сжалось, и он не был уверен, что сможет выдавить хоть звук.
Медсестра посмотрела на него, и в ее глазах мелькнуло что-то человеческое. Но тут же она отвела взгляд, словно боясь, что эта искра сочувствия свяжет их сильнее, чем нужно.
— Подождите здесь. Врач скоро выйдет, — произнесла она, и ее голос снова стал профессионально-отстраненным. Она занялась бумагами, шурша листами, и Тарас почувствовал себя еще более одиноким.
Он снова остался один. Он уже и так ждал. Ждал всю ночь. С того самого момента, как привез ее сюда — в три часа утра, когда улицы были пустыми, а с неба сыпался мелкий, колючий снег.
Тарас вспомнил ту дорогу. Фары машины выхватывали из темноты лишь узкую полосу асфальта. Снег лип к лобовому стеклу, и дворники скрипели, не успевая его смахивать. Он гнал, не глядя на спидометр.
Оксана стонала на пассажирском сидении. Ее руки сжимали ремень безопасности, а лицо было бледным, почти белым. Тарас шептал ей: «Держись, родная, уже скоро». Но его собственный голос дрожал.
Он тогда надеялся, что все закончится хорошо. Что через несколько часов все изменится — и он впервые услышит голос своего сына. Он представлял, как держит его, крошечного, на руках, как смотрит в его глаза — такие же, как у Оксаны…
Но часы шли. И никто не выходил. Тарас смотрел на стрелки настенных часов, висевших над стойкой. Они двигались медленно, словно издеваясь над его нетерпением.
Он сидел в машине, потом стоял под окнами, потом снова заходил в здание, спрашивал. Медсестры отвечали уклончиво. «Ожидайте», «все под контролем», «врач занят». Слова — и ни одного взгляда в глаза.
Тарас вспомнил, как однажды, еще в детстве, ждал отца у больницы. Тот попал в аварию, и мать тогда сказала: «Все будет хорошо». Но Тарас помнил, как ее руки дрожали. Тогда он впервые понял, что взрослые тоже боятся.
Сейчас он стоял здесь, как школьник у двери директора. Но внутри него не было страха — был только холод. Пронзительный, липкий, заполнивший все пространство внутри него.
Он заметил, как на полу, у его ног, валяется смятая бумажка. Наверное, кто-то уронил чек или записку. Тарас смотрел на нее, и ему вдруг захотелось поднять ее, развернуть, прочитать. Просто чтобы отвлечься.
Но он не шевельнулся. Его руки оставались в карманах, пальцы сжимали подкладку пальто. Он боялся, что любое движение выдаст его слабость.
Стук каблуков. Медсестра пробежала по коридору, и ее шуршащий халат задел Тараса за локоть. Он даже не вздрогнул. Только посмотрел ей вслед, но она уже скрылась за поворотом.
Тарас перевел взгляд на окно. За стеклом виднелись силуэты деревьев, покрытых снегом. Небо было серым, тяжелым, словно готовилось обрушить на город еще больше снега.
Он вспомнил, как Оксана любила снег. Она всегда говорила, что он делает все чище, красивее. Тарас тогда смеялся, называл ее романтиком. А теперь он смотрел на снег и видел только холод.
Вдруг дверь напротив него отворилась. Тихо, будто извиняясь. На пороге появился врач. Мужчина в белом халате, с усталым лицом. Его глаза были серьезными — слишком серьезными.
Тарас почувствовал, как сердце пропустило удар. Он знал этот взгляд. Таким взглядом не говорят хорошие новости…
— Тарас Николаевич? — голос врача прозвучал почти мягко, но в нем чувствовалась тяжесть.
Он снова кивнул. И в тот момент все внутри него словно сжалось в комок. Он почувствовал, как по позвоночнику прошла ледяная волна.
Он знал. Что-то внутри уже знало, еще до слов. Но он все равно цеплялся за надежду, как утопающий за соломинку.
— Пройдемте, — сказал врач, и его голос был спокойным, но не утешающим.
Тарас последовал за ним. Коридор тянулся бесконечно. Каждый шаг отзывался в висках тяжелым гулом. Пол под ногами был вытертым, местами потрескавшимся.
Он заметил, как на стене мелькнула трещина. Тонкая, почти незаметная. Почему-то она привлекла его внимание, и он подумал, что этот роддом, наверное, старше, чем он сам.
Он не помнил, как вошел в кабинет. Только как сел — на край стула, как школьник. Руки все еще были в карманах. Пальцы онемели.
Кабинет был маленьким, тесным. На столе лежали папки, какие-то бланки. На стене висел диплом в простой рамке. Тарас не стал читать, что там написано.
Врач сел напротив. На секунду замолчал. В его глазах не было торопливости — лишь уважение к тишине, которая должна предшествовать важным словам.
Тарас смотрел на врача и пытался угадать, что он скажет. Он представлял десятки сценариев, но ни один из них не был счастливым.
— Жена ваша… она сильная, — начал врач, и его голос был ровным. — Мы делали все возможное. Были осложнения. Роды начались стремительно, давление скакнуло…
Тарас кивал. Механически. Он слышал слова, но они казались далекими, будто доносились из другого мира…
— Мы приняли срочное решение делать кесарево, — продолжал врач. — Это было необходимо, чтобы спасти ее.
Тарас сглотнул. Его горло пересохло, и он почувствовал, как в груди нарастает тяжесть. Он хотел спросить, но не решался.
— С ней сейчас все стабильно, — сказал врач. — Она в реанимации, под наблюдением. Скоро ее переведут в палату.
Тарас выдохнул. Это была первая хорошая новость за всю ночь. Но он знал, что это не все.
— Но… — врач сделал паузу, и это «но» повисло в воздухе, как приговор. — С ребенком… возникли трудности.
Тарас поднял глаза. Первый раз за все это утро. И увидел в глазах врача то, чего боялся: осторожность, печаль, беспомощность.
Его сердце сжалось. Он хотел закричать, спросить, потребовать ответов. Но вместо этого он молчал, глядя в глаза врача.
— Он родился с гипоксией, — сказал врач, и его голос стал тише. — Это значит, что мозг не получил достаточно кислорода в момент рождения.
Тарас почувствовал, как земля уходит из-под ног. Он пытался понять, что это значит, но слова казались чужими, незнакомыми.
— Мы проводим все необходимые процедуры, — продолжал врач. — Но прогнозы пока не можем озвучить. Все будет зависеть от ближайших суток.
Тарас закрыл глаза. Он пытался представить своего сына, но перед глазами была только темнота. Он чувствовал, как внутри него что-то рушится.
— Он сейчас в кувезе, подключен к аппарату поддержки дыхания, — добавил врач. — Мы делаем все, что в наших силах.
Тарас открыл глаза. Его взгляд был пустым, но внутри него бушевала буря. Он хотел кричать, бить кулаками по столу, но вместо этого он спросил тихо:..
— Можно… увидеть его?
Врач посмотрел на него, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на уважение. — Да. Только недолго. И только через стекло.
Тарас кивнул. Он встал, и его движения были медленными, словно он боялся, что любое резкое движение разрушит его.
Они снова пошли по коридору. На этот раз — в сторону неонатологии. Тарас смотрел под ноги, считая трещины на полу. Это помогало ему не думать.
Коридор был длинным, и каждый шаг казался вечностью. Тарас заметил, как на подоконнике стоит забытая чашка с недопитым чаем. Она была такой обыденной, что это почти разозлило его.
Они дошли до стеклянной стены. За ней, в окружении оборудования, под мягким светом ламп лежал крошечный комочек, едва заметно шевелившийся.
Тарас остановился. Его дыхание сбилось. Он смотрел на своего сына — такого маленького, такого хрупкого. Его грудка вздымалась под аппаратом, на голове был крошечный колпачок, на ручках — датчики.
Он был таким родным. Тарас почувствовал, как что-то теплое разливается в груди, несмотря на холод, который сковывал его.
Он смотрел. И не мог отвести взгляда. Все внутри него переворачивалось. Он хотел дотронуться до стекла, но не решился.
Его сын. Его кровь. Его продолжение. Тарас почувствовал, как по щеке скатилась первая слеза. Он даже не заметил, как заплакал.
Он стоял долго. Врач молчал, давая ему время. Тарас смотрел на сына и думал о том, как сильно он его любит, хотя еще даже не держал его на руках…
Его мысли унеслись к Оксане. Он представил, как она лежит в реанимации, подключенная к аппаратам. Он знал, что она сильная. Она справится. Она всегда справлялась.
Тарас вспомнил, как они познакомились. Это было в парке, осенью. Листья падали, и Оксана смеялась, пытаясь поймать их. Тогда он впервые подумал, что хочет прожить с ней всю жизнь.
Теперь он стоял здесь, и эта любовь была единственным, что держало его на плаву. Он знал, что сделает все для нее и для их сына.
Ему сказали, что пора идти. Тарас кивнул, но его ноги не слушались. Он сделал шаг назад, потом еще один, не отрывая взгляда от сына.
Он не запомнил, как оказался на улице. Вокруг шел снег. Утренняя суета уже началась, машины проезжали мимо, кто-то спешил на работу, кто-то смеялся по телефону.
Тарас стоял, и снег падал на его пальто, таял на щеках, смешиваясь со слезами. Он смотрел на город, который продолжал жить, несмотря на его боль.
Он почувствовал, как жизнь изменилась. Раз и навсегда. Это было не то изменение, о котором он мечтал, но оно было настоящим.
Тарас сунул руки глубже в карманы. Он подумал о том, что скажет Оксане, когда она придет в себя. Он хотел, чтобы его слова были сильными, чтобы они дали ей надежду.
Он еще не знал, каким будет завтрашний день. Не знал, какие испытания ждут его и Оксану. Но он точно знал одно: он будет рядом.
Он будет ждать, бороться, верить. Потому что это — его сын. Потому что это — его семья…
Тарас посмотрел на небо. Снег падал медленно, и в этом было что-то успокаивающее. Он подумал, что Оксана была права: снег действительно делает все чище.
Он сделал глубокий вдох. Холодный воздух обжег легкие, но это было хорошо. Это напоминало ему, что он жив. Что он нужен.
Потому что настоящие отцы приходят не с цветами. А с любовью, которая не требует идеального сценария. Которая остается — несмотря ни на что.