Старуха оставила в лесу парализованного дедушку, но то, что сделал волк, повергло всех в шок..

Новости летят быстрее людей. Когда процессия показалась на опушке, их уже ждала почти вся деревня. Женщины ахали и крестились, глядя на изможденное лицо Ефима и, с ужасом и любопытством, на огромного волка, идущего позади.

В толпе стояла и Марфа. Увидев живого мужа, она побледнела как полотно. В ее глазах промелькнул страх, а затем — животная паника.

Она поняла, что все раскрылось. Развернувшись, она попыталась шмыгнуть за угол избы и скрыться, но путь ей преградил коренастый Степан Кузнец. Его лицо было мрачнее тучи.

— А ты куда собралась, душегубка? — пророкотал он, хватая ее за плечо железной хваткой. Марфа забилась в его руках, как пойманная птица. — Пусти! Не твое дело пусти, говорю.

— Теперь наш! — вмешался Григорий, поднося носилки. — Смотри, Марфа, смотри на свою работу. Ты его насмерть бросила, а зверь-лесной волк в нем больше человеческого нашел, чем ты, жена.

Толпа загудела, как растревоженной улей. Проклятия и гневные выкрики посыпались на голову Марфы. Ее выволокли на середину улицы, и она стояла, окруженная вчерашними соседями, чьи лица теперь были искажены гневом и презрением.

— Что ж ты наделала, иродка? — кричала одна из женщин. — В острок ее, в лес. Под градом обвинений и угроз Марфа сломалась.

Она упала на колени, закрыв лицо руками и затряслась в беззвучных рыданиях. Сквозь всхлипы она начала бормотать, путанно, сбивчиво, вываливая всю свою накопившуюся злобу и усталость. Обуза он мне стал сильнее.

Было больше. Каждый день одно и то же. Ни просвета, ни отдыха.

Я не хотела, я просто хотела, чтоб все кончилось. Ее признание не вызвало сочувствия. Наоборот, оно лишь подлило масло в огонь.

Люди видели перед собой не несчастную, измученную женщину, а предательницу, нарушившую самый главный закон, закон милосердия. Суд был коротким и суровым, как сама деревенская жизнь. Никто не собирался сдавать ее властям.

У деревни были свои, не писанные законы. «Убирайся», — сказал старейший житель деревни, дед Матвей, опираясь на клюку, — «убирайся из нашей деревни, и чтобы глаза наши тебя больше не видели. Иди, куда хочешь.

Никто тебе здесь ни хлеба, ни воды не подаст. Запрещаем тебе даже приближаться к избе Ефима. Иди, и пусть твой грех идет с тобой».

Марфу отпустили. Она поднялась с колен, обвела толпу затравленным взглядом и, сгорбившись, побрела прочь по дороге, ведущей из деревни в никуда. Никто не смотрел ей вслед.

Все внимание было приковано к Ефиму, которого уже несли в его дом, и к седому волку, который, дойдя до крыльца, улегся на свое новое место, словно всегда здесь жил, Избу Ефима наполнили запахи, которых она не знала уже много месяцев. Горьковатый аромат полыни, сладковатый дух липового цвета, терпкий запах дубовой коры. Это Арина, деревенская знахарка, колдовала над стариком.

Она пришла сразу, как только его принесли, молчаливая, строгая, с перекинутой через плечо холщовой сумкой, полной лечебных трав. Арина была женщиной немногословной, но ее руки знали свое дело. Она обмыла Ефима теплыми отварами, растерла его неподвижные члены пахучими мазями, напоила горячим настоем, который, казалось, вдохнул в него толику тепла и силы.

— Тело его холодное, — сказала она Григорию, который не отходил от постели друга. — Злоба Марфы его выстудила, а страх лесной доконал. Теперь отогревать надо — и тело, и душу.

Она работала не спеша, с какой-то ритуальной сосредоточенностью. А вся деревня помогала. Женщины по очереди приходили топить печь, приносили свежий бульон, чистое белье.

Мужики накололи дров на всю зиму. Беда Ефима и его чудесное спасение сплотили людей, напомнив им о том, что они — одна община, одна семья, а во дворе на крыльце лежал седой волк. Первые дни его боялись…