Я стояла одна у кровати своей свекрови, когда она умирала, из других палат доносились голоса поддерживающих семей, а у меня была тишина. Ни мужа, ни друзей, никто не позвонил, даже не извинился. Когда врач зафиксировал время смерти, медсестра передала мне ее последнее письмо.
Внутри были имена, ключ, и одно леденящее указание. Доброго времени суток, друзья. Заваривайте чай, впереди интересная история, приятного прослушивания.
Я стояла у кровати своей свекрови, когда монитор рядом с ее головой издал тонкий, ровный звук. Ни резкий писк, ни киношная сирена, просто тихая, протяжная пии. 15 часов, 42 минуты.
Вторник. Ее больше нет. Она ушла спокойно.
Без слов. Без прощания. Я держала ее за руку, уже холодеющую.
И вдруг поняла, я одна. Совсем одна. Вся палата погрузилась в тишину.
Соседние палаты шумели, где-то смеялись, кого-то провожали, кого-то встречали. Люди обнимались, благодарили врачей, дети держали шарики и плюшевых мишек. А у нас – никого.
Ни моего мужа. Ни его сестры. Ни одного звонка.
Ни сообщения. Не даже фальшивого сообщения, мы в пробке. Медсестра, молодая женщина лет 30, появилась в дверях.
Аккуратная, уставшая. В глазах – сочувствие, но не наигранное. Настоящее.
Видно, что она не в первый раз рядом со смертью, но все еще не успела ко всему привыкнуть. «Елена, с вами все в порядке?» Спросила она осторожно, прижав к груди, планшет с записями. Я молча кивнула.
Говорить было невозможно, пересохло горло, сжало челюсть. «Они, должны были приехать», – прошептала я, почти не двигая губами. «Муж и его сестра».
Они обещали. Медсестра посмотрела на меня с пониманием. Она ведь все видела.
Как я трое суток здесь сидела, не отходила. Как я звонила, писала, умоляла, сначала спокойно, потом все тревожнее. Как каждый раз поднимала глаза на шаги в коридоре.
«Знаете, не все умеют прощаться», – сказала она тихо. «Но мы обе знали, дело не в том, чтобы уметь». Это было решение, просто не прийти.
Я опустилась в кресло, в том же положении, как и все эти дни. В этот момент она достала из кармана небольшой, помятый конверт. Это, она попросила передать.
Только вам. Только после того как, ну, вы понимаете. Она очень настаивала.
Я взяла его. Мое имя было написано ее аккуратным, немного угловатым почерком. Даже болезнь не смогла испортить эту привычную четкость в ее буквах.
Я аккуратно разорвала конверт. Внутри лежал ключ. Старый, немного ржавый….
И листок бумаги. На нем адрес. И всего одна строчка «Они меня не любили».
Пусть теперь узнают, что такое, быть забытыми. Я почувствовала, как холод пробежал по спине. Как будто за этими словами стояло не просто разочарование, а нечто большее.
«Все хорошо?» Спросила медсестра, заметив, как я побледнела. Да, просто ее, мысли напоследок. Я быстро спрятала листок.
Когда все формальности были улажены, я забрала ее вещи, ночную рубашку, очки, книгу в мягкой обложке. Все это казалось не просто вещами, а чем-то невероятно личным. На улице светило яркое солнце.
Кто-то выносил цветы, кого-то сажали в машины с младенцами. Жизнь продолжалась. А у меня, все будто застыло.
Я села в машину, завела мотор, и не поехала. Просто сидела. Минут двадцать.
Может, тридцать. Не помню. Перед глазами стояла она.
Последние дни. Молчание. Взгляд.
Будто хотела что-то сказать, но передумала. Или не решилась. Светофор.
Красный. Я посмотрела на телефон. Ни одного сообщения от мужа.
Ни одного слова от его сестры. Только три пропущенных от работы. Когда я зашла домой, телефон вдруг зазвонил.
На экране – имя мужа. «Привет», – сказал он совершенно спокойно. «Ты скоро? Там, кстати, почти все закончилось.
Хлеба купи, молока». Я вцепилась в столешницу. «Твоя мама умерла сегодня», – сказала я. Ровно спокойно.
Молчание долгое. «Когда умерла?» В 15 часов 42 минуты. Ты бы знал.
Если бы хоть раз ответил на мои звонки. «Слушай, у меня были встречи». Я не специально.
Ты же знаешь, с ней, всегда было сложно. Я отключила. Не ответив.
Не закричав. Просто нажала сброс. Дом, в который я вернулась, больше не казался домом.
Это была просто коробка с мебелью. На столе лежали счета, какие-то газеты. Все выглядело бессмысленным.
А в руке – ключ. Словно что-то важное. Словно – начало…
Всю ночь я ворочалась. Он пришел поздно, лег в кровать, не проронив ни слова. Ушел рано утром, и будто меня не заметил.
В 7 утра я встала, приняла душ, оделась. Забила адрес с бумажки в навигатор. И поехала.
Не думая. Просто ехала. Через 30 километров дорога стала узкой.
Ветки стучали по капоту, дорога шла сквозь чащу. Почти в самом конце – ржавые ворота, еле заметная табличка. За ними – старый деревянный дом.
Краска облупилась, окна мутные, стены вьются дикими розами. Но в этом всем была жизнь. Ключ подошел идеально.
Щелчок. Дверь открылась со скрипом. Запах пыли.
Старых книг. Лаванда. Дом будто спал.
Но не умер. Просто ждал. И на кухонном столе – еще один конверт.
Открыть только после моей смерти. Передать юристу. Я поняла, этот дом был ее тайной.
Ее настоящим домом. И почему-то, она доверила его мне. Я сидела на кухне в этом странном доме, окруженная тишиной, пылью и запахом старой бумаги.
За окном ветви роз, царапали стекло. На столе лежал конверт, адресован адвокату. Рядом с ним, полузасохшая роза в вазе.
Кто-то поставил ее сюда, наверное давно. Я посмотрела на имя, Ирина Сергеевна Коваленко, адвокат. Ниже, адрес офиса в центре Винницы.
Я сразу нашла номер, руки дрожали, когда нажимала позвонить. Юридическая консультация Коваленко, слушаю вас. Здравствуйте.
Меня зовут, Елена Викторовна. Вчера умерла моя свекровь, Анна Петровна. Она оставила мне конверт, адресованный вам.
Пауза. А потом, голос стал мягче, «Елена, я ждала вашего звонка. Примите мои соболезнования».
Анна была непростой, но мудрой женщиной. Можем ли мы встретиться завтра утром? Есть вопросы, которые нужно обсудить лично. Конечно.
Мне нужно взять что-то с собой. Обязательно принесите конверт. И еще.
Она настаивала, чтобы на чтение завещания присутствовали все, кого она упомянула. Это касается и вашего мужа, и его сестры. Я замолчала на секунду.
Услышать их имена было странно. Горько. Хорошо.
Я все организую. Вечером я вернулась домой. Он лежал на диване, залип в спортивные повторы.
Даже не повернулся. «Где ты была?» Спросил, не отрываясь от экрана. Я стояла в дверях, держа ключ от другого дома в кармане.
Я занималась похоронами твоей матери. Одна. Сама.
Ты ведь не удосужился даже позвонить. Он выключил звук на пульте. «Не начинай, Елена.
Ты же знаешь, у нас с ней были сложные отношения. Завтра встреча с ее адвокатом. Завещание.
Нужно быть там утром. Ты и Оксана тоже». Он усмехнулся, «Завещание? Да ты что, смешно.
У нее и вещей-то не было. Только долги. Адвокат сказала, что Анна все четко прописала.
Придешь, увидишь». Он махнул рукой, «Ладно. Позвоню Оксане…
Посмотрим, что там зашел». На следующий день мы приехали вместе, но в полной тишине. Оксана уже стояла у здания.
Высокая, с сигаретой в пальцах, лицо раздраженное. На мне был простой свитер и пальто, волосы собраны. Я чувствовала себя чужой среди них.
Они семья, по крови. Но не по сути. Мы вошли в кабинет.
Офис был аккуратный, деревянная мебель, стопки документов, орхидея у окна. За столом сидела сама Ирина Сергеевна, строгая, но добрая женщина, с ясным взглядом. Она сразу установила порядок.
В комнате уже сидели две пожилые женщины. Я узнала их, это были подруги Анны, тетя Лида и тетя Нина. Я когда-то видела их за столом, на старых фото.
«Спасибо, что пришли», – начала адвокат. «Я работаю с Анной Петровной больше десяти лет». Перед смертью она пересмотрела свое завещание.
Все здесь, официально заверено и подтверждено. Мой муж зевнул. Оксана закатила глаза.
«К делу, пожалуйста». Адвокат надела очки и открыла папку. Итак, сыну, Сергею Николаевичу, она оставляет, прощения.
Цитирую, «Ты не заслужил ни гривны. Но я тебя прощаю, не ради тебя, а ради себя». Наступила тишина.
Сергей чуть подался вперед. «Это шутка?» – спросил он. Все зафиксировано официально, – спокойно ответила адвокат.
Дочери, Оксане Николаевне. Она оставляет свое обручальное кольцо. Цитирую, «Ты его когда-то хотела».
Пусть напоминает, что обещания нужно сдерживать. Оксана побледнела, губы сжались в нитку. Моим подругам, Лидии Ивановне и Нине Григорьевне, – продолжала адвокат, – по сто тысяч гривен, и благодарность за заботу в последние месяцы жизни.
Подруги переглянулись, одна из них закашлялась от волнения. А Елене Викторовне, адвокат подняла глаза на меня, передается все остальное. Дом в селе.
Банковские счета, страховые выплаты и личные вещи. Словно воздух в кабинете закончился. Это бред.
Вспыхнула Оксана. Она Берли знала ее. Ты, Елена, ей кто вообще? Я, ее невестка.
Ответила я спокойно. И единственная, кто был рядом. Сергей вскочил, мы это оспорим.
Мать была в бреду. Ирина Сергеевна, спокойно выдвинула другой документ. Анна Петровна, прошла психиатрическую экспертизу, за неделю до изменения завещания.
Полностью в здравом уме. И еще, она оставила видеообращение, где объясняет свой выбор. При необходимости, будет представлено в суде.
Сергей сел. Глухо. Не произнес ни слова.
Есть вопросы? Спросила адвокат. Никто не ответил. Тогда остальные могут быть свободны.
А Елена, останьтесь. У меня есть кое-что еще. Когда Сергей и Оксана вышли из кабинета, громко хлопнув дверью, Ирина Сергеевна, достала из ящика, еще один конверт…
Он был потертым, с аккуратной надписью от руки, Елене. Прочитать после оглашения. Она просила передать лично.
Сказала, вы поймете, сказала адвокат. Руки дрожали, когда я разворачивала письмо. Внутри, всего один абзац.
Но от прочитанного мне стало холодно до кончиков пальцев, не прощай никого. Пусть просят. Пусть унижаются.
А ты, молчи. Улыбнись. И уйди, я сложила лист и спрятала в сумку.
Ирина Сергеевна, смотрела на меня внимательно, но с сочувствием. Она выбрала вас не просто так. Не только как наследницу, сказала она.
А как свою последнюю силу. Свой голос. Выйдя на улицу, я увидела Сергея.
Он стоял у машины, жав кулаки. Оксана не было, видимо ушла первой. Он посмотрел на меня, и сразу отвернулся.
Я ничего не сказала. Села в свою машину и поехала, не домой, а в то самое село, к дому, который теперь по завещанию стал моим. Дом встречал тишиной.
Но уже не гнетущей, как раньше. А осознанной. Почти будто он знал, хозяйка вернулась.
Не Анна. А та, кого она выбрала. Я переоделась, разожгла камин, сварила чай и пошла на чердак.
Искать следы ее жизни. Там под слоем пыли, я нашла ящик. Внутри, старые письма, перевязанные лентами и тетради с датами.
Ее дневники. Анна вела записи много лет. Почерк аккуратный, строчки ровные.
Я открыла последнюю тетрадь. Сегодня исполнилось 7 лет, как нет Ивана. Сергей звонит только, когда нужны деньги.
Оксана не приезжает, ей стыдно за мою одежду. А Елена, она одна держится рядом. Не из жалости.
Просто по-человечески. Я читала, и передо мной раскрывалась совсем другая женщина. Не холодная свекровь.
А сильная, проницательная, но сломленная одиночеством мать. Праздник прошел. Никто не приехал.
Поставила тарелки по привычке, четыре. Хотя знала, буду одна. Но все равно поставила.
Слезы подступили сами собой. Я держала в руках ее боль, годами молчаливую. Ночью я почти не спала.
Во мне все кипело, гнев, жалость, уважение, страх. Утром, встав в шесть, я снова пошла в комнату, где обнаружила ящик. Под кроватью был еще один.
Там, письма от мужа Анны. Ивана. Одно было особенно потрепанное, подписано, «Моей Анне».
Если меня не станет. Я развернула его. Старая чернила, почерк мужской, но дрожащий, если ты это читаешь, значит меня уже нет.
Аня, наши дети стали нам чужими. Не сразу, а через мелочи, через годы. Не награждай их за это.
Не надо. Я знаю, ты будешь сомневаться. Но прошу, оставь свое сердце тем, кто его заслужил.
Даже если это не они. Слезы покатились снова. Это был момент, когда я окончательно поняла, ее решение – не эмоция.
Это был долгий, болезненный выбор. И я теперь – его часть. На следующий день Сергей позвонил.
«Привет, как ты там?» Голос неестественно ласковый. «Занята. Много дел, я тут подумал, может съездим куда-то?» «Отдохнем.
Вспомним, как раньше, я молчала. Я ужин приготовил. Лазанью.
Ту самую, которую ты любишь. Нет. Я сегодня останусь здесь.
В доме. Ну, ладно. Ты подумай».
Он бросил трубку. Я встала у окна. Смотрела на пустую улицу.
И чувствовала, как внутри все меняется. Я уже не была той, что раньше. Я стала кем-то другим…
Через два дня я получила повестку из суда. Сергей и Оксана подали иск. Они официально оспаривали завещание, заявляя.
Что Анна была в неадекватном состоянии и находилась под моим давлением. Я будто услышала, как она усмехнулась с того света. Все, как она и предвидела.
Я сразу позвонила Ирине Сергеевне. Голос адвоката был спокойным, но решительным, не переживайте. Мы все предусмотрели.
Анна была умной женщиной. У нас есть заключение психиатра, датированное неделей до изменения завещания, а также, записи. Какие записи? Аудио.
Она сама попросила. Записывала свои мысли, комментарии. Диалоги с ними.
Все с датами и временем. Через два дня мы сидели в ее кабинете и слушали запись. Голос Анны был слабым, но отчетливым.
Оксана приходила, впервые за полгода. Села, ныла про работу, поковырялась в телефоне. Когда я рассказала про результаты КТ, сказала, «Ой, у меня встреча», и ушла.
Даже чай не допила. А потом попросила сережки мамины. Сказала, «Ну ты же все равно уже», Ирина Сергеевна нажала паузу.
И таких записей, десятки. Согласия на них, тоже есть. Я почувствовала, как впервые за долгое время, мое сердце перестало сжиматься от страха.
Я не одна. Со мной, правда. И голос женщины, которую все предали, кроме меня.
Зал суда был маленьким, душным. Сергей сидел с серьезным видом, рядом с ним, адвокат, молодой, нервный, лысеющий, который все время рылся в бумагах. Оксана была сзади, в черной кофте и темных очках.
Пряталась. Когда я вошла с Ириной Сергеевной, Сергей посмотрел на меня. Прямо, с ненавистью.
Я ответила тем же, без страха. Их адвокат вышел и начал с фразы, «Завещание написано под давлением». У нашей подопечной были признаки слабоумия.
Ее изолировали. Ей навязали мнение. Он говорил уверенно, громко, пока не дошел черед Ирины Сергеевны.
Она встала, достала документы, положила перед судьей. Здесь заключение врача. Подписи, печати.
Анна Петровна была вменяема. А вот здесь, флешка. С ее голосом.
Она знала, что делает. И почему. Судья прослушал одну запись.
Потом вторую. Лицо у него было каменным. В зале – тишина.
Все длилось не больше часа. Иск отклонен. Все активы остаются у Елены Викторовны.
Сторона заявителя обязана оплатить судебные издержки. Оксана вскочила, выбежала из зала. Сергей остался сидеть.
Бледный, как мел. Через неделю вышла заметка в местной винницкой газете. Короткая, но эффектная, скандал вокруг завещания известной жительницы области закончился в суде.
Попытка родственников оспорить его провалилась. Завещание признано действительным. И тут началось.
Соседи Оксаны перестали с ней здороваться. Магазин, где она работала, предложил взять отпуск. Ее парень исчез из всех соцсетей.
Сергею пришлось выставить бизнес на продажу, банк приостановил кредитование, без поручительства матери. Через две недели, я пришла домой, за вещами. Сергей сидел на кухне…
Полупустой стакан виски в руке. «Ну что, довольна?» Сказал он с ненавистью. «Ты добила меня.
Даже мертвая мать, теперь на твоей стороне. Я поставила коробку на стол. Твоя мама сама все решила.
Я только не помешала. Он встал, подошел ближе, думая, что ты выиграла. Ты просто сыграла в жертву.
Знала, что она слаба, что тянется к тебе. Я ничего не играла, перебила я. А ты сам выбрал, кем стать. Для нее.
И для меня. Я обошла его, поднялась наверх. Забрала документы, оставленные вещи, и на выходе оставила ключ на полке.
Я буду жить в доме Анны. Там теперь мой дом. А тебе – удачи.
С адвокатами свяжемся позже». Его лицо исказилось. Он не понимал, как я стала такой.
Сильной. Холодной. Решительной.
А я просто впервые за долгое время поняла, я больше не чужая. Я – хозяйка своей жизни. Дом Анны стал моим настоящим убежищем.
Каждый вечер, я зажигала свет в комнатах, где раньше была только тьма и пыль. Выметала паутину, отмывала старую плитку на кухне, приводила в порядок клумбы под окнами. И каждый день словно слышала ее голос, не упрек, а одобрения.
Как будто она говорила, «Ты все делаешь правильно. Дальше будет легче». Однажды, убираясь в спальню, я нашла сундук под кроватью.
Старый, деревянный, с коваными петлями. Внутри – десятки писем. Связки с пожелтевшими конвертами, перевязанные лентами.
Переписка Анны и ее мужа. Читая их, я будто заглянула в другую жизнь. Наши дети стали нам чужими, Аня.
И не из-за одного случая, а из-за тысячи маленьких предательств. Но не оставляй им все. Не плати кровью за равнодушие.
Пусть знают, что было важно. Я поняла, решение, которое она приняла, не импульс. Это было результатом долгих лет боли.
Прошла неделя. Я не звонила Сергею. Он – тоже.
Зато на второй понедельник раздался звонок от Оксаны. Скрытый номер. Я машинально ответила.
«Елена, это Оксана». Я, я не хочу ругаться. Я просто, у меня все рухнуло…
Меня выгнали с работы, парень ушел. «Скажи, ты ведь можешь помочь, да?» «Нет», – коротко ответила я. «Почему?» Ее голос взвился. «Ты же не такая, как мы.
Ты добрая, ты, ты всегда всех жалела». «Именно поэтому я больше не жалею никого», – сказала я спокойно. «Особенно тех, кто был рядом с Анной и смотрел сквозь нее».
Я повесила трубку. А потом достала письмо. Последнее письмо от Анны, которое мне вручила адвокат после суда.
«Прости никого. Пусть просят. Пусть ползут.
А когда попросят, улыбнись. И отвернись. Весна пришла рано.
Я решила, что дом не должен стоять пустым. Анна мечтала, чтобы в нем звучали разговоры, смех, жизнь. Она писала об этом в дневниках, хотела звать соседей на чай.
Хотела открыть двери тем, кто одинок. Но все откладывала. А теперь поздно.
Я поняла, поздно, это не про меня. Я обратилась к той самой адвокатке, Ирине Сергеевне, и мы вместе начали оформлять документы на регистрацию фонда. Так появился Центр поддержки Дом Анны.
Цель была простая – помогать пожилым людям, которые оказались одиноки. Устраивать встречи, обеды, поддерживать вдов, одиноких женщин, тех, кого бросили дети. Помогать тем, кого не слышат.
Через пару месяцев на фасаде появилась вывеска. Теплая, деревянная, с выжженной надписью «Дом Анны». На открытие пришли десятки людей.
Кто-то принес домашние пироги. Кто-то – старые фотографии. Кто-то просто сидел в углу и молчал, им было важно, что их пригласили.
Одна женщина, Вера Павловна, тихо сказала мне, «Я ведь ее знала, Анну. Еще когда муж ее жив был. Она добрая была.
Только потом, как отрезала. А теперь, вы как будто ее продолжение». Я кивнула.
Слезы сами подкатили к глазам. Да. Я и есть ее продолжение.
Через неделю пришел Сергей. Я услышала звонок, вышло, он стоял на крыльце, в мятом пиджаке, с пустыми глазами. «Нам надо поговорить», – пробормотал он.
Я вышла за калитку. Закрыла за собой. Он – не должен переступать порог…
Не здесь. У меня проблемы. Банк отзывает кредит.
Бизнес на грани. Мне надо, пять тысяч. Только на месяц.
Потом верну. Я посмотрела на него, словно впервые увидела. А помнишь, как ты сказал? Что мама никогда не была простой.
Что не заслуживала лучшего. Знаешь, она тебя все равно любила. Даже после всего.
«Я знаю», – прошептал он. «Но теперь я здесь. И я не собираюсь спасать тех, кто топил ее».
Я развернулась, и пошла обратно. Не оглянулась. И словно в подтверждение, за спиной скрипнула старая доска крыльца.
Анна одобрила. Прошло полгода. Центр-дом Анны жил своей жизнью.
Каждую среду – ужины для одиноких. По пятницам – кружок настольных игр. А в воскресенье – мы устраивали день тишины.
Кто хотел, приходил просто попить чай, и посидеть рядом с кем-то, кого тоже никто не ждал дома. Я больше не чувствовала себя пустой. Наоборот, как будто именно здесь, среди старых стен, я начала жить по-настоящему.
Газета напечатала статью «Один дом, сотни судеб». Как вдова подарила надежду тем, кого забыли. И в один из дней, когда я уже привыкла к добрым лицам, к рукопожатиям, к тишине без упреков, мне снова позвонил он.
«Сергей?» «Я рядом. Можем поговорить?» Я подумала пару секунд. Потом ответила, «Подойди к дубу».
За домом. Там стояла скамья. Я села.
Он – рядом. Молча. Он выглядел иначе.
Похудел. Лицо усталое. «Ты знаешь», начал он, я пытался все вернуть.
Доказать, что стал другим. Даже пошел к батюшке. Психологу.
Кто во что верит. Но все возвращается к тебе. К тому, что ты не сдалась.
А я – сдал. Я молчала. Я завел еще одну фирму, продолжил он.
С партнером. Все пошло в минус. Нас прокрутили на закупках.
Все рухнуло. Мне теперь только таксовать. «Удачи», сказала я коротко…
Он посмотрел на меня. «А ты ведь стала совсем другой. Жесткой».
«Нет, Сергей. Я просто перестала быть удобной». Он вздохнул.
Встал. «Хоть одну вещь скажи, ты меня простила». Я взглянула ему в глаза.
«Спокойно. Без злости. А ты хоть раз попросил прощения?» Он ничего не ответил.
Повернулся и пошел. И я знала, больше он сюда не придет. Про Оксану я слышала от знакомой.
Работает в круглосуточной забегаловке. Молчит. Ни с кем не здоровается.
Сидит в углу на обеде и уставилась в телефон. Я не радовалась. И не сочувствовала.
Просто отпустила. Осенью исполнился год со дня смерти Анны. Мы устроили вечер памяти.
Повесили на стену ее фото, то самое, где она смеется, держась за руку мужа. Все гости зажгли свечи, я выступила с короткой речью, когда я пришла в этот дом, он был полон тишины. Сейчас в нем – жизнь.
Она мечтала об этом. Она верила в добро. Но самое главное, она оставила нам силу.
Силу выбирать тех, кто нас выбирает. И отпускать тех, кто давно ушел, но все еще сидит в нашей голове. В тот вечер я почувствовала завершенность…
Как будто все, что должно было случиться, случилось. Зимой мне написала редактор издательства. Я слышала о вашем центре.
Ваша история – сильная, может вы напишите книгу? Я написала. Не ради славы. Ради Анны.
Книга вышла под названием «Письмо, которое дало мне силу». На презентации, я сказала одну простую фразу – нас могут предать. А нас могут забыть.
Но если в нас осталось хоть капли любви, мы можем выжить. А если повезет, и построит что-то большее. Теперь в центре стоят три фотографии.
Анны. Ее мужа. И наше общее, с волонтерами, которых она никогда не знала, но которые теперь продолжают ее дело.
Я часто подхожу к дубу за домом, сажусь на скамейку, смотрю, как ветер колышет листья, и шепчу – ты не была забыта, и я, тоже больше нет.